Аля Кудряшова

И ты,вероятно, спросишь,какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну,в общем, кажется,звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол,нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: ''Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь,устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...

Ну что такое, ей-богу,разнылся сдуру.
Что ж я несу какую-то ерунду?!...
Я просто... не понимаю,за что я умер?
За то,чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там,на горе,битый день долдонил?
А,что там,без толку,голос вот только сорвал.
Я,знаешь ли,чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас,не исправил,
А просто так,как дурак,повисел на кресте.
Какой,скажи,сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?''

Он сел,обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по волосам.
Мой сероглазый мальчик,ни первый ты,ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам.

Что не спросил,на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо,это в крови)...
А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви.

Дана Сидерос

Много курю опять,это в сентябре-то,
внутренне сжавшись,пью свои двести грамм:
врач прописал мне водку.
И сигареты.
И задушевные разговоры по вечерам.
То есть,врачей было много.
Собрали кворум,спорили,
слушали что-то в моей груди...

Мне непонятно,где
добыть разговоры,
даже один.

Дерево (Прозектор)

Обменяю страну.
Рядом с центром.
Со всеми удобствами. Электричество.
Печка и радио. Газ проведен.
Появилась нужда поменяться по осени,острая,
На одну новостройку,с доплатою,в спальный район.

Обменяю страну.
Здесь хрущевка и сталинка поровну,
А наличники - в стиле ампир.
Туалет - во дворе. На другую.
Где окна выходят на южную сторону.
Где зимою холодной - уют и тепло батарей.

Обменяю страну.
В покосившемся срубе бревенчатом,
Что своими руками построили дед и отец.
Обменяю хотя бы,раз в ней продавать уже нечего,
Но во сколько оценишь тепло от родимых сердец?

Обменяю страну.
Где когда- то жить начал на свете я.
Произнес своё первое слово,впервые пошел.
Где остались,как лесенка вверх,те зарубки-отметины:
Моё имя и возраст родительским карандашом.

Обменяю страну с колыбелью,практически целую.
Не беда,что чердак покосился,и крыша течёт.
Обменяю её на любую страну равноценную,
Только вряд ли найдется на свете такая ещё...

Давным-давно, от скуки откровенной
Уставшие скитаться и блуждать,
Собрались ЧУВСТВА на краю Вселенной
И стали в прятки весело играть.

До тысячи БЕЗУМСТВО досчитало
И кинулось искать своих друзей.
В макушке дуба притаилась СЛАВА,
А СТРАХ проник в кору его ветвей.

СВОБОДА отыскалась в струях ветра,
А в радуге затихла КРАСОТА.
ЛЕНЬ найдена была в лучах рассвета,
На облаке дремала ДОБРОТА.

ОТЧАЯНЬЕ спустилось к дну морскому,
А ВЕРА взвилась прямо в небеса.
СТРАСТЬ льнула к водопаду голубому,
Укрылась ЗАВИСТЬ в пламени костра.

И тут, ЛЮБОВЬ приметив в кущах розы,
БЕЗУМСТВО впало в бешеный азарт!
К ней кинулось...
В предчувствии угрозы,
ЛЮБОВЬ вскричала, заслонив глаза.

Секундами бы раньше ей укрыться,
Но поздно... Слишком острые шипы!
Отныне солнце будет лишь ей сниться.
Сошла ЛЮБОВЬ в мир вечной темноты.

Заплакало БЕЗУМСТВО:"Я в ответе.
Теперь вовек не брошу я тебя!".
С тех пор БЕЗУМСТВО бродит по планете,
ЛЮБОВЬ слепую за руку ведя.

Он снова успел
Спикировал на трассу
Стал ямой
Выбоиной
Наполненной грязной водой
Джип
Взвыл
Перевернулся
Вспорхнул
В небо
Как птица из рукава птицелова
Перелетел
Через алую мазду
Алые губы
Той, что вцепилась в руль
Сделал петлю
Тяжело приземлился
Встал на колеса
Из чрева исторг
Путника
Колесницевладельца
Бледного
Но впившегося
Взглядом
В алые губы
Немедленно
Впрочем
Любовь это чужая работа
Чужая работа
А ему
Патрулировать трассу
Спасать идиотов
От смерти
Ангел приходит домой
Раздевается
Смотрит
Унылый хоккей
Переключает на ватный
футбол
Разогревает в микроволновке
Что-то вчерашнее
Крылышки
Ножки
Дремлет
шестнадцать минут
Одевается
В черное, старое
И очень надежное
Вышел
Вернулся
Проверил
Все выключил
Выключил все
Вышел
Снова пике
На трассу
И лобовое
Чертов черный камень
Откуда он взялся
Пять трупов
Полставки в аду
Ему нужны деньги
Но бросить рай
Перспективу
Карьеру
Он тоже не может.

Знаешь, любовь
Это когда у всех на виду
Целовать тебя
Тот же вкус
Что и наедине

(c) begle

ДУРАК (Р.Киплинг)

Жил-был дурак.
Он молился всерьез
(Впрочем, как Вы и Я)
Тряпкам, костям и пучку волос -
Все это пустою бабой звалось,
Но дурак ее звал Королевой Роз
(Впрочем, как Вы и Я).
О,года,что ушли в никуда, что ушли,
Головы и рук наших труд -
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Что дурак растранжирил,всего и не счесть
(Впрочем, как Вы и Я) -
Будущность, веру, деньги и честь.
Но леди вдвое могла бы съесть,
А дурак - на то он дурак и есть
(Впрочем, как Вы и Я).
О,труды,что ушли,их плоды,что ушли,
И мечты, что вновь не придут,-
Все съела она, не хотевшая знать
(А теперь-то мы знаем - не умевшая знать),
Ни черта не понявшая тут.
Когда леди ему отставку дала
(Впрочем, как Вам и Мне),
Видит Бог! Она сделала все, что могла!
Но дурак не приставил к виску ствола.
Он жив. Хотя жизнь ему не мила.
(Впрочем, как Вам и Мне.)
В этот раз не стыд его спас, не стыд,
Не упреки, которые жгут,-
Он просто узнал, что не знает она,
Что не знала она и что знать она
Ни черта не могла тут.

Письмо римскому другу из Марциала (Иосиф Бродский)

Нынче ветренно, и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
Чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела –
Дальше локтя не пойдешь, или колена.
Сколь же радостней, прекраснее вне тела:
Ни объятье невозможно , ни измена!
* * *
Посылаю тебе ,Постум,эти книги.
Что в столице? Мягко стелят? Спать не жестко?
Как там Цезарь, чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги , ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
Лишь согласное гуденье насекомых.
* * *
Здесь лежит купец из Азии.
Толковым
Был купцом он — деловит, но не заметен.
Умер быстро: лихорадка.
По торговым
Он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить!
А умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
* * *
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
Но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря подальше, и от вьюги.
Лебезить не надо, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюги мне милей, чем кровопийца.
* * *
Этот ливень переждать с тобой,гетера,
Я согласен, но давай–ка без торговли:
Брать сестерций с покрывающего тела –
Все равно, что дранку требовать от кровли.
Протекаю,говоришь?
Но где лужа? Чтобы лужу оставлял я,не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало.
* * *
Вот и прожили мы больше половины,
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы оглядываясь, видим лишь руины»
Взгляд,конечно,очень варварский,но верный. Был в горах.
Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им….
Как там в Ливии, мой Постум, — или где ты там?
Неужели до сих пор еще воюем?
* * *
Помнишь,Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами.
Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу,как называются созвездья.
* * *
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из под подушки сбереженья,
Там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
В дом гетер, за городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
Чтоб за ту же и оплакивали цену.
* * *
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая,пыльное оконце.
Стул покинутый,оставленное ложе,
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье–то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

На заброшенном львовском кладбище
В склепе с гипсовой девой Марией
Жили зомби, вполне настоящие.
И, признаться, недурно жили.
В чёрной их пианоле вращались
Валики с венскими вальсами.
Они безошибочно отличали
Барокко от позднего ренессанса.
Под зонтами, взявшись за руки,
Бродили они до рассвета.
Они обожали друг друга
Уже несколько сотен лет как.
И были у них зомбята –
Восхитительные близняшки.
Даже смертные, как говорят,
Им казались совсем не страшными.
Под луной играли они в бадминтон
На центральной аллее кладбища.
А добрая бабушка- зомби
Из кожи им шила варежки.
Почтальон им носил предрассветную
Пожелтевшую прессу с ятями.
И дедушка-зомби с лорнетом
В кресле любил изучать её.

На заброшенном львовском кладбище,
Ни капельки не мертвы,
Они жили вечно и счастливо.
ТАк вот. Не то что вы.

(с) Артель Стеклодувов

Мне было двадцать.
Что я знал наверно - мой путь отделен и неповторим,я не искал бордели и таверны,я презирал и смех, и яркий грим.
Я не желал еды, питья и самок, пренебрегал словами ворчунов.
Я рыцарь. Я искал свой Белый Замок.
Единственный на свете Белый Замок, что соткан из мечты и детских снов.

Я точно знал - он есть на этом свете, посколько без него - зачем? Зачем?
3ачем все это - города и дети, и море, и искринка на мече?
И я сжимал ладонь себе до хруста,и все сильней натягивал узду.
Я знал, что без него на свете пусто.
И точно знал, что я его найду.

Мне было двадцать пять.
Я шел лесами, продав коня за пригоршню монет, в глазах темнело, ветры выли псами, и тьма нехорошо смотрела вслед.
Ложились камни на мою дорогу.
Ложились шрамы на мое лицо.
И было страшно - но совсем немного: а вдруг сейчас закончусь я - и все?

Я кашлял кровью в темноте под градом, в жару метался на сырой траве.
Я верил: Замок есть. И где-то рядом.
Еще чуть-чуть дойти - и будет свет,
и будет он - высокий и звенящий, уйдет болезнь, уйдет и ночь, и страх.
И наступило солнце.
И над чащей
я видел тень его на небесах.

Мне было тридцать.
Я прошел навылет всю Землю, словно хищная стрела.
(Мне говорили, что она кругла).
Но замок мой, из снов и света вылит, никто не видел. Тропы да зола.
Скрипела кожа моего седла.

На берегу у моря были дети.
Играли, пели. Я сошел с коня.
И золотом в вечернем теплом свете дорога расстилалась для меня.
И посреди игрушек и панамок мальчишка строил башню на песке.
И я узнал - то был
мой Белый Замок, единственный на свете Белый Замок, тот, что всегда таился вдалеке.

(с) Лемерт 2012

И не надо ни на кого оглядываться,
Множить в глазах испуг.
Если друг заставляет
Тебя оправдываться -
Это навряд ли друг.

©Екатерина Цойлик

Отредактировано Lazy-bones (2020-02-22 01:12:25)

Подарила мне мама однажды нож, с черным лезвием маленький воронок.
Мать не знала, что я – наркоман и бомж, говорила – учись хорошо, сынок.
Брат мой старший лицом был похож на смерть; обещал взять на дело когда-нибудь. Он на звезды меня научил смотреть, и сказал, как из золота
делать ртуть;
научил различать он, где бред, где брод, где знак свыше, где просто дорожный знак. А сестра говорила, что
я урод, но уверен, она не считала так.
Трасса в небо идет, горизонт высок, вдоль дороги лежат черепа коров. Ветер здесь горяч, раскалён песок, и машина едва не скатилась в ров. Тормошу водителя – брат, не спать, до границы доехать – полдня всего. За рулем – мой младший, он пьян опять, и разбавлены спиртом глаза его. Обернувшись, он мне говорит – «держись, не сдыхай, братишка!» А в окнах — тьма. Подарила мне мама однажды жизнь, но забыла в нагрузку додать ума.
И в простреленном легком клокочет страх, заливает кровавая пена рот. Но со лба вытирает мне пот сестра. Говорит: «Если сдохнешь – убью, урод».

Саша Yarrrr

Джонни решил в такую сыграть игру:
Собрал всех друзей:
«А знаете, я умру.»
/Он говорит, а голос его дрожит/
«Врач мне сказал, две недели осталось жить,
Врач мне сказал, будет больно, ну, сущий ад,
Что умереть я сам буду даже рад.»

Расстроились все,
И плакали, И скорбя,
Одни говорили «как же мы без тебя?»
Вторые сказали к другому сходить врачу,
А третьи участливо хлопали по плечу.

К вечеру Джонни оплакали все вокруг.

И только один,самый лучший и верный друг
Подумал секунду,
накручивая усы...
Сказал:
«Я достану морфий,чувак.
Не ссы.»

Саша Yarrrr

В цепи закована моя армия: куплены все ли, обезоружены...
Что ж ты без боцмана в море плаваешь, Джек Воробей на своей Жемчужине?
Да не реву я – давно проплаканы слёзы по сказкам и по историям.
Знаю, там сабли, цинга и кракены, только во сне
снова вижу море я…
Что, слишком вырос? Смотри, какие вы!
Рано мне, милые, успокоиться!
Я же не здесь, на работе, в Киеве – я на картинках тех самых комиксов, я на потертых кассетах с дисками, в мультиках разных и фильмах с сагами, с парусом, звездами – слишком близкими, – с песней пиратской, ветрáми, флагами!
Я же не в вас – в них- то больше верую, крысы, заразы, чума продажная!
Я покажу вам рутину серую!
Рому и саблю мне абордажную!

Будни, работа – я скучный сказочник, практикой стала моя теория…
Только в рутине
меж стен бескрасочных
все же во сне
снова вижу море я.

Саша Yarrrr,2007

В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон,
И вижу над собою синий небо,
Лохматый облак и широкий крон.

Я дома здесь, я здесь пришел не в гости,
Снимаю кепк, одетый набекрень,
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Насвистывает мой стихотворень.

Зеленый травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука, И я шепчу дрожащие губами:
«Велик могучим русский языка!»

Вспыхает небо, разбужая ветер,
Проснувший гомон птичьих голосов.
Проклинывая все на белом свете,
Я вновь брежу в нетоптанность лесов.

Шуршат зверушки, выбегнув навстречу,
Приветливыми лапками маша:
Я среди тут пробуду целый вечер,
Бессмертные творения пиша.

Но, выползя на миг из тины зыбкой,
Болотная зеленовая тварь
Совает мне с заботливой улыбкой
Большой Орфографический словарь.

(с) Александр Иванов